ПЕСНИ РАСТРЕЛЯННОГО ГЕТТО

          
            
ПЕСНИ РАСТРЕЛЯННОГО ГЕТТО
            
           
          1
           
          В ладонь с расстрельной каменной стены
          мои мозги сгребает мой отец.
          Я на него смотрю со стороны,
          и не осознаю, что я – мертвец.
           
          Расстреляны со мною мать и брат,
          и на стене смешалась наша плоть,
          но я уже не чувствую утрат,
          и нет желанья Бога побороть.
           
          Мне безразлична дрожь остывших губ,
          когда по бездорожью грузовик
          увозит бывший мной дырявый труп.
          Я быстро к смерти собственной привык.
           
          Пусть жертвенный огонь в который раз
          тела сжигает легкие дотла…
          Но память рода в этот самый час
          в моем бесплотном духе проросла.
           
          Смерть кости в угли мечет:
          нечет - чёт,
          Всевышний карты мечет:
          в масть - не в масть…
          Я знаю: вновь отец меня зачнет,
          и вновь меня родит другая мать.
           
           
          Среди живых я пробыл восемь лет.
          Потерянное тело не болит.
          Моей могилы в мире этом нет,
          к чему мне тяжесть надмогильных плит.
           
          Нигде я похоронен и везде –
          вот адрес безмогильных мертвецов.
          Я, как птенец в разрушенном гнезде,
          среди змеей задушенных  птенцов.
           
          Средь мертвых я пока что новичок.
          Дня не пройдет, и чьи-то сапоги
          земли затопчут крохотный клочок,
          где папа схоронил мои мозги.
           
          Я от расстрельной, каменной стены
          рукой отца отныне отрешен…
          И я собой его наполнил сны,
          я изо сна перетекаю в сон.
           
          Смертельных ран моих последний след
          стремится прочь из памяти моей…
          Я вижу прошложизненный рассвет
          и корни вековечных тополей…
           
          2
          Я жизни не познал. Я не успел. 
          И смерти не постиг за тридцать дней. 
          Я вижу, как возносятся из тел 
          слепые души умерших людей. 
          
          А им навстречу - девственно чисты, - 
          в потоках бесконечного тепла 
          к земле нисходят души с высоты, 
          и обретают новые тела…
          
          А я оторван от своих корней. 
          Я отовсюду будто бы исчез.
          Отторгнут от кладбищенских теней, 
          от призраков, от праха, от небес, 
          
          от чертовых и ангельских пиров… 
          Кто мне пошлет спасительную весть 
          туда, где я застрял я меж двух миров, 
          где затерялся между «там» и «здесь»? 
          
          Мой невозвратный, мой беззвучный глас 
          бессильно шепчет глупую мольбу 
          Тому, кто не услышал и не спас, 
          и выкроил нелепую судьбу.
          
          Напрасно я кричу отцу: «Услышь! 
          Ты вновь меня зачнешь – настанет срок!» 
          Но между ним и мной двойная тишь. 
          Он глух и нем. Я – нем и одинок. 
          
          Я – чуткая немая пустота. 
          Пространство как прозрачная броня. 
          Меня никто не слышит, даже та, 
          которой суждено родить меня. 
          
          Отец не слышит. Отстранен, отъят, 
          я заперт в одиночества острог… 
          Меня не слышат ни убитый брат,
          ни одинокий, неубитый Бог.
           
          3
           
          Сквозь стены зданий, кровли синагог,
          соборов, минаретов и церквей
          пронзая поднебесный потолок
          возносятся молитвы всех кровей,
           
          молитвы каждой божьей стороны,
          дворца, пещеры, хижины простой,
          и все они, увы, порождены
          наивной человечьей суетой.
           
          Цадик, юнец, пройдоха, генерал –
          никто не остается в стороне.
          В молитвах – будь велик он или мал –
          слышна лишь просьба: «Дай!»,
          и после: «Мне!»
           
          Меж миром тем, откуда я исчез,
          и тем, который обрести не смог
          молитвы атакуют плоть небес,
          но слышит ли мольбы людские Бог?
           
          Молитвы не отменят Страшный Суд,
          не обогреют, не накормят, но
          издревле люди их упорно шлют
          туда, где все давно предрешено.
           
          Ужель хотят разжалобить они
          Того, чей пьедестал - небесный кров,
          чей промысел превыше искони
          их разума, богатства, катастроф?
           
          Жить? выжить? накопить? избегнуть зла?
          постичь? владеть? – и на исходе лет
          оставить обветшалые тела
          в могиле, избавляясь от сует?
           
          А если существует адресат,
          чей статус выше наивысших гор,
          куда молитвы бренные летят,
          то почему молчит Он до сих пор?
           
          Что означает Божья немота:
          бесстрастность, безразличье, баловство?
          Иль человечья эта суета
          и есть великий Замысел Его?
           
          4
          Когда людским бесхитростным мольбам
          незримое не внемлет Божество,
          что  остается немощным рабам,
          как не роптать на Бога своего?
           
          Искать на небе справедливость?
          Бред!
          В миру, где всем и вся отмерен срок,
          одни провозглашают:
          - Бога нет!
          Другие восклицают:
          - Умер Бог!        
           
           А те, кому в рутинной нищете
          не сбросить груза суетных оков,
          творят в своей душевной простоте
          доступных, осязаемых божков.
           
          Кумир – он деревяшка или рог,
          болванчик, фаллос, бык или утес
          понятнее, чем недоступный Бог,
          который людям не осушит слез.
           
          Фетиш вовек не сгинет без следа,
          в душе людской всегда отыщет щель.
          Божок: авто, богиня рок-звезда, 
          компьютер, деньги, телик, топ-модель.
           
          Божку – он изваянье или жердь,
          как человеку – нужен корм и кров.
          Он требует не веры - только жертв,
          а жертвы – это просто: плоть и кровь.
           
          Божками с незапамятных времен
          в избытке населен подлунный мир.
          Встают за легионом легион:
          Лель, Птах, Сварог, Бурхан, Макош, Кабир…
           
          На кровь божки не ведают запрет, 
          и потому-то люди без затей
          предложат им любую из диет:
          животных, сперму, кровь, грудных детей.
           
          Не увидать Господнего лица
          и не постичь глубин Его идей.
          Но если в мире – вымысле Творца,
          кумирам – измышлению людей –
           
          несут веками жертвы на убой,
          забыв про Тору, Библию, Коран,
          кто правит человеческой судьбой:
          Господь иль рукотворный истукан?
           
          5
          Кто должен сам доигрывать игру,
          кто и посмертно получал под дых,
          кто безысходно одинок в миру,
          тот долго не задержится в живых.
           
          Пируй средь зэков и среди гостей -
          бок о бок, лоб ко лбу, судьба к судьбе,
          но каждый одинок с младых когтей,
          и каждый сам, и каждый по себе.
           
          Скажи: чем раздражает брата брат -
          ужели он в своей семье изгой?
          Но Каин брата убивал стократ,
          поскольку Авель для него – другой.
           
          Друг близкий твой и самый дорогой:
          начни считать – не перечесть заслуг,
          он хоть и друг, но все-таки – другой,
          а раз другой, то, стало быть, не друг.
           
          Вот он идет. Сожми ладонь в кулак,
          раскрась его лицо под Фаберже.
          Отбей печенку! Засади в ГУЛАГ!
          И будь всегда с другим настороже!
           
          Другой отнимет власть, машину, дом,
          последний заработанный пятак -
          все то, что нажил ты с таким трудом,
          или у друга выманил за так.
           
          Он мерзок, ненавистен, он богат -
          сбей с ног и зенки вытопчи ногой!
          Он хром, соплив, он крив, короче, гад!
          Он – пьяница, бездельник, он – другой!
           
          Другой умнее – пусть горит огнем!
          Другой смелее – разве в этом суть?
          Вооружайся: камнем, кистенем,
          ружьем, газетной уткой, чем-нибудь!
           
          Пускай другого душит ночью страх!
          Пускай другому сдавит глотку жгут!..
          И головы летят с голодных плах,
          и стулья электрические ждут,
           
          и челюсти щербатых гильотин
          живут отрыжкой шейных позвонков.
          Смерть не запрут в тюремный карантин
          по воле венценосных дураков.
           
          Шлет смертник истребитель на таран,
          не ведая, за что кладет живот.
          И лучшие умы гуманных стран
          Убийцу Бога сочинят вот-вот…
           
          Без остановки лупит пулемет,
          цель выбирает снайпер, не скорбя.
          И шепотом Писанье вопиет:
          «Другого возлюби, словно себя.
           
          6
          Я ныне там, где нет координат, 
          начал и завершений, дней и лет, 
          нет расстояний, нет эпох и дат, 
          благодеяний и злодейства нет.
          
          Грядущее и прошлое – одно, 
          как впавшая в саму себя река. 
          Пространство мира в точку сведено 
          и в миг единый сведены века.
          
          Вокруг меня погибшая родня, 
          а руку протяни – недалеко, 
          тот, кто назначен умертвить меня, 
          еще сосет грудное молоко.
          
          Младенец и не думает о том, 
          что, покидая детскую кровать,
          арийским осененный торжеством, 
          пойдет людей с улыбкой убивать.
          
          Вот брата моего ведет конвой,
          под пыткой сходит мой отец с ума,
          и мальчик с белокурой головой
          уже громит еврейские дома.
          
          Ночные мародеры ищут клад,
          дрожат надгробья в отблесках огня. 
          И оружейник мастерит приклад
          того ружья, что выстрелит в меня.
          
          Несут сыны Исхода на плечах
          через пустыню кости мертвецов,
          а рядом те, кто пеплом стал в печах,
          и проклял в сердце Господа отцов.
          
          Здесь все, что было, будет или есть –
          наш первый плач и наш предсмертный крик –
          все происходит лишь сейчас и здесь,
          в неумолимо бесконечный миг.
           
          7
          Куда ни глянь - встречают вас в штыки,
          как изуверов, крыс или врагов,
          но жив еврей назло и вопреки
          всем, кто стремится истребить жидов. 
          
          Чума и СПИД погубят города,
          иссохнут реки, тля пожрет сады.
          Когда приходит снова в мир беда,
          вновь станут виноватыми жиды.
          
          Убийца потрохами чует цель.
          Смерть для него - священный идеал.
          За жертвой влезет он в любую щель,
          в подполье, в сон, под груду одеял.
          
          Средь тысячи неотличимых тел,
          в погоду, беспогодицу и тьму, 
          легко возьмет убийца на прицел
          межбровье, ненавистное ему.
          
          Заветная мишень - еврейский лоб.
          Не дрогнет палец, не собьется глаз,
          осечку не допустит  юдофоб -
          не зря же он выслеживает вас. 
          
          Талант убийцы, как любой талант,
          без Бога превращается в порок,
          и заражает все: от ног до гланд,
          и гонит изувера за порог.
          
          Спеши, палач, во весь опор и прыть.
          Кровавая по морю ходит рябь.
          Еврея недостаточно убить,
          убей его посмертно и ограбь.
          
          Сожги скелеты, пепел растопчи
          всех, кто тобой был послан на убой…
          Но память уничтоженных в печи,
          евреев воскресит сама собой.
          
          Никто досель их извести не смог –
          ни Амалек, ни Золотой телец.
          И палачам, пожалуй, невдомёк,
          что может смерть бояться их сердец.
          
          Уже Машиах различим вдали.
          Бесшумно пробуждается народ:
          евреи восстают из-под земли,
          чтоб завершить завещанный Исход.
          
          Воскресшие идут за часом час.
          Убийцы, не толпитесь на пути!
          Все десять казней вновь постигнут вас. 
          Никто не сможет от Суда спасти.
          
          И снова иудейские сыны
          о Боге понесут народам весть   
          с исконным чувством собственной вины
          за то, что мир таков, каков он есть.
           
          8
          Я мертвецов своих  мертвей стократ:
          в мои обезображенные строфы
          до срока проникает трупный яд
          еще незавершенной Катастрофы.
           
          Я вижу свой обуглившийся труп
          средь городских обугленных развалин.
          Вверх - черный дым идет из черных труб,
          вниз – черный снег на черный дым проталин.
           
          И, прорывая плевы рваных туч,
          вослед скелетам и вослед конвою
          сгорающего солнца черный луч
          обводит спины траурной каймою.
           
          И ребе – мертвый, праведный пророк
          не может вникнуть в истину простую:
          какой же может быть в пророках прок?
          Вещать над ямой мертвецам впустую?
           
          А он пророчит – лагерный скелет,
          чтоб я не слал проклятие арийцу…
           
          Ведь это я почти две тыщи лет
          растил в себе самом самоубийцу…
           
          9
          Когда родит меня другая мать,
          Я позабуду быт дородовой
          И вскоре перестану понимать
          Тот сущий мир, который нынче мой.
           
          Из ангелов я или из чертей?
          Бесплотный сгусток воли иль мертвец?..
          Я обречен бродить среди людей,
          чтоб достучаться до людских сердец.
           
          Полки убитых братьев и сестер
          Ждут пред Тобою участи своей. 
          Ты не погасишь жертвенный костер,
          И в нашу память не зажжешь свечей…
           
          Чей рвешь кусок и чей глоток ты пьешь, 
          когда в мирах поденной суеты 
          себя с утра до ночи предаешь –
          какому идеалу предан ты?
           
          10
          Здесь мертвецам устраивают шмон,
          а кто воскрес – доводят до кончины.
          Тела отрешены здесь от имен,
          и все событья лишены причины.
          Здесь можно на бессонницу пенять,
          отпугивать кошмары ниоткуда.
          И если что-то можно здесь понять,
          то это «что-то» равносильно чуду.
           
          11
          Я обжил этот пагубный угол,
          Беспросветный, болотный уют,
          Где бессонные сборища пугал
          Замогильные песни поют,
          Где у высохшей речки орешник
          Умирает под собственный бред,
          И глумится ночной пересмешник
          Над рассветом, которого нет.
           
          12
          Зачем же человек свой рубит сук?
          Чтоб за устоем рушился устой?..
          А, может, Бога мучает испуг,
          С того, что Он остался сиротой?
           
          И люди, Бога низводя в тельца,
          Вдруг обретают призрачную власть,
          Чтоб с Божьей высоты стащить Творца
          И Божьей плотью насладиться всласть?
           
          И воплощая Бога в существо
          Из бронзы, спермы, крови и камней,
          Они обгадят под луной Его,
          Чтоб стал Господь им ближе и родней?
           
          13
          Страх передается по наследству,
          Я не знаю: до каких колен.
          Рэбе, милый, изыщи мне средство, 
          чтобы усмирить коварный ген,
          чтобы слизни не ползли по телу,
          не лететь в сырую пустоту,
          не идти мне на свои расстрелы
          перед тем, как я проснусь в поту.