Григорий Трестман – поэт, критик, прозаик, публицист.
Литературе нужен и совестливый писатель, и талантливый читатель. Отсутствие любого из них литературу убивает.
В кабачке «Где Пегас не валялся»
Снова Блок упился в Третьем Риме. Кладбище. Кабак. Дурдом. Тюрьма… С каждой стопкой все неотвратимей, все интимней сходит он с ума. Пьет Ершов ерша, глядит глумливо – злобно удит истину со дна. Как в ерше смешались водка с пивом, пьяные смешались времена. Брюсов, чтобы до смерти не спиться ангелов сивушных шлет в полет. Бедный Горький горькую в столице с Белым до горячки белой пьет. Белый конь откинул все подковы, угодил с поэтами во хмель. Пушкин запустил бокал в Баркова, Майков Мея вызвал на дуэль. Вот какое на Руси веселье! Бенедиктов под столом храпит. Сбило перманентное похмелье, жирного Апухтина с копыт. Клюев пьет сусло с протухшей воблой, матерится: «Сволочь, наливай!» Чудище блюет - стозевно, обло, озорно, огромно илайяй. *** Шиш с лешим надумал подраться, русалка летит через лес… Кто нечисть, развел эту братцы? Ужели же Пушкин А. С.? Живучи плоды его бреда! Его, между прочим, вина, что в тучах поймал людоеда за член Заболоцкий Н. А.! Нас песня с порога облает: почти что из каждой строки чудовищ на нас насылает безумный Чуковский К.И. Существ этих нет, говорите? Никто не таится в тени? Вы только глаза отворите. Открыли?.. Смотрите: они! Мне нравятся поэтессы… В. Соколов Поэтессы не стареют до восьмидесяти лет. Глазки красят, ножки бреют и лепечут в рифму бред. Седина для них – корона. И внимание мужчин принимают благосклонно, как лекарство от морщин. Строят козни, строят планы четко, трезво, без прикрас, и бросаются в романы каждый раз – в последний раз. Февраль, 2010 *** В последний раз вычеркивая – семь, в последний раз вычеркивая – шесть… Ю. Левитанкий Что ни похороны – пьянки, закусь - дырка от баранки, сорок градусов внутри. Что ни пьянка – то поминки, мы уходим без заминки, нас осталось: раз, два, три. В облаках или в могиле пили – не договорили, позабыли все слова. Было… не было… пропало, нас и раньше было мало, а осталось: раз и два. Кто плутал в кошмарной сказке, не заботясь о развязке - пировал не без прикрас. Неужели эта кроха называется «эпоха»? Сколько нас осталось? - Раз. Захлебнись предсмертным хрипом со своим с дагерротипом, замогильный окоем... Здравствуй, прошлая потеха, в зазеркальных залах смеха – все, что будет за нулем. *** Аптека, улица, фонарь… А. Блок Я вхожу и вхожу в ту же реку. Сколько раз? Разве стоит считать, раз от века дано человеку попадать в ту же реку опять. Я вхожу и вхожу в ту же реку, открываю все тот же букварь… С той же улицы… в ту же аптеку… тем же носом о тот же фонарь… *** Февраль. Достать чернил и плакать! Б. Пастернак Ты не впряжешь в пролетку клячу: ни клячи, ни пролетки нет. Февраль… Но до чернил и плача две тыщи верст и сотня лет. Дождинки ежатся от дрожи, сокрыто зренье пеленой, и ты стихи навзрыд не сложишь в плену истерики ночной. *** Илье Новикову Воскресни он, она б ему дала И. Бродский Когда пространства простодушный лик скукожится в лечебнице до койки, иной простор возникнет в этот миг, как после затянувшейся попойки. Ни мыслей не останется, ни дел, лишь смутное сознанье пред кончиной: приди она - ты б ею овладел, или воскрес без видимой причины. Терцина Земную жизнь пройдя до по… Постой! Уже давно изжита половина. Кадиша впереди напев простой, хотя, признаться, это не причина, что я поэту верить не готов, а тень его – невнятная личина. Он после первых пройденных шагов под серными, ночными небесами меня оставил да и был таков. Вергилии путей не знают сами. *** А дышат почва и судьба… Б. Пастернак Поэту следует упиться, и смаковать похмельный вкус, чтобы достойно откупиться петлей от власти и от муз. И, не преодолев усталость, продлить в петле построчный бред, когда дыханья не осталось. Судьба взметнулась. Почвы нет. *** Когда М. Цветаева собиралась в Елабугу, у нее сломался чемодан. Б. Пастернак взял веревку, обвязал чемодан, попробовал на прочность и сказал, что «теперь выдержит, хоть вешайся». На этой-то веревке М.Цветаева и повесилась В городе, тебе чужом, за морем, за рубежом (адрес выцвел на конверте), отступили гнев и боль, саван мой пожрала моль, и не помнил я о смерти. С похоронных тех времен стерлись все следы имён, нет на мраморе ни знака, лишь Марина в гулкой мгле пела реквием в петле из веревки Пастернака. *** Сентенция «На свете счастья нет!» блистает первозданной новизною. И что важнее суеты сует – коль не лукавить - для потомков Ноя? Скитаясь на задворках бытия, никто не сыщет истину вовеки, и не вернется на круги своя, как ветер возвращается и реки. Что может о себе сказать еврей: жестоковыйна избранная каста? Плевать ей на великий ум царей – все ново под луной Экклессиаста. В невинном «раньше» грустного «теперь» яснее всех я различаю корни. Мои потери горше всех потерь, а мой позор позоров всех позорней. Всех болей в мире боль моя больней. Из всех на свете прожитых любовей моя острей, глубинней и сильней, и тюрем всех моя тюрьма суровей. И неразрывней нет моих оков, дней нестерпимей, чем мое «сегодня». Из всех вообразимых тупиков мои тупей, мрачней и безысходней. Под килем – ил, истлели паруса. Восходам сроки и закатам сроки, но то, что мне нашепчут небеса никто другой не переплавит в строки. И никому в моем последнем дне не повторить моей предсмертной дрожи, а смерть, когда она придет ко мне, не будет на другую смерть похожа. *** Черный человек А. Мюссе Черный человек А. Пушкин Черный человек С. Есенин От револьверного ствола до поминального стола на всех - одна осечка. Мы попадаем в зеркала, расшаркиваясь: «Как дела?» с ним - с черным человечком. Он без потусторонних сил, Мюссе на раут пригласил, и тот без опасенья ушел в нездешнюю метель, где Пушкина ждала дуэль, где ждал в петле Есенин. Он проступал сквозь зеркала, как демон, распустив крыла, сужая круг за кругом. И сотворил свой произвол - поэтов в зазеркалье свел, и там их свел друг с другом. *** При реках Вавилона, там сидели мы и плакали… (псалом 136) Вновь на еврейском троне Амалек. Я cлепо озираюсь: «Боже, где я?!» Ужели раб у Вавилонских рек? Нет, иудей в продажной Иудее. Я думал: мы – народ, а не толпа, нажравшаяся ложью до отвала. Очнусь, и вдруг увижу: черепа своих детей я размозжил о скалы. *** Рут Мы были музыкой во льду… Б. Пастернак 1 Мир обрастает коркой льда: дома, деревья, провода, вода в реке и чих в руке, и воробей на чердаке. Лед сам с собою не в ладу, он весь в себе, он сам во льду. Под слоем льда свернулись сны, белесый свет дневной луны. Во льду слезинка на щеке и подо льдом слова в строке. Плевок, отправленный в полет, мгновенно превратился в лед. И стала кровь уже тверда под темной оболочкой льда, и выдох, покрываясь льдом, над головой висит с трудом. 2 Замерзла рябь от камня на воде, покрыто льдом белесое безлесье, и небо стынет в белой борозде, и облако замерзло с дымом вместе. А ты идешь, хоть и промерз насквозь, ты движешься вселенной ледяною, и материшься на земную ось, когда случайно пнешь ее ногою.