Григорий Трестман – поэт, критик, прозаик, публицист.
Литературе нужен и совестливый писатель, и талантливый читатель. Отсутствие любого из них литературу убивает.
Когда бы я в угодливом поклоне полета под луной не разгадал, не прописал бы вас не небосклоне и не явился б миру Марк Шагал. Коль кроме Бога нет другого клада, ты не в могиле – в жизни с Ним играй… Я поднимаю не с земли – из ада мое местечко, и не в небо – в рай. Все кувырком на праздничной планете! Лишь вверх ногами может жить еврей. И я ли первый виноват на свете, что холст порой художника мудрей?.. Раввину мой портрет почти что впору, Чуть тесноват, а так – ни дать, ни взять. Он въедливо и вечно учит Тору, чтоб на ошибки Богу указать. Бог бесконечен, стало быть – бездомен, нет у бессмертных кисти и холста, а мой приют убог, крылат и скромен, в нем шепчутся длина и высота. Не столь высок мой небосвод фанерный, но независим: всяк себе лети. Длина – есть путь со смертным соразмерный, а высота – дух, выросший в пути. Поэтому во времени полотна вбирают память всех людских дорог, и воскресают в рамах неохотно – лишьпризовет их демиурга Бог. Я сам остановил часы и сердце, оставил свой мольберт, забыл верстак. И умер сам собой в полете так, чтоб не заметить суетливой смерти… * * * В местах, где существует связь времен, обычно время чувствует усталость и держится на перечне имен, которым безразличны смерть и старость. Не будучи религиозным сам, ты вдруг воспримешь сумму вещих знаков, едва коснется слуха: Авраам, Менахем, Сарра, Исаак, Иаков. Чем имена судьбинней и древней, чем дети – их носители – моложе, чем больше сил скопилось у корней, тем ярче виден свет сквозь бледность кожи. Избыло время цифровой отсчет: среди камней и кактусов колючих оно не то стоит, не то течет, подобно исполинской зимней туче. Во времени проходят харедим, и каждый остается невредим. * * * Здесь виден Бог, поскольку Бог незрим. И это не софистика. Тем боле ты не постигнешь Меа-Шеарим, покуда ты живешь в своей неволе, покуда Бог тебе – пусть Бог, но Он – пусть высшая, но все ж – из оговорок. покуда тени рубят весь район на сто ворот и тысячи задворок. * * * Лавчонки, магазинчики, ларьки, и свитки, манускрипты, фолианты, в тисненой позолоте корешки, обрезы и расцвеченные канты. Три тыщи книг, иль тридцать тысяч книг, иль тридцать тысяч раз по тридцать тысяч. И гений каждый здесь - лишь ученик, и каждый знак на камне можно высечь. Все комнаты – в следах кошачьих лап, в какую дверь ни постучи – открыто. И островки плывущих черных шляп, да идиш с пересверками иврита. Мушиный хор над выжженной травой, идет еврей вымаливать бессмертье. И нищий – неподкупный постовой – всех проверяет здесь на милосердье. * * * Уж если время делят на года, и мой надел – условных лет владенье, и меж началом и концом всегда мной верховодит это заблужденье, и если мне воздался некий срок в такое-то число сердцебиений, и даже этот каменный порог просуществует столько-то мгновений. И если мне душа дана взаймы всего на сотню вздохов благодарных, и нет надежды выйти из тюрьмы, решеток не осилить календарных, – зачем кружу по улочкам опять, и силюсь время, Господи, понять? * * * Пожухлая пальма, провисший карниз, проулок течет по булыжникам вниз. Под пальмой еврей: перекошенный рот, он по телефону чего-то орет. Уже раскалился в руке телефон, по «местной» выходит на Господа он. А крики его бесконечно скромны: немного деньжат для детей и жены, да в доме пора перекрасить фасад, да это, да то… Но молчит адресат. Кто выше тебя – на того не гневись. Проулок с евреем взбирается ввысь. Еврейские просьбы молитвам сродни, и впрямь превратились в молитвы они. Проулок взбирается выше небес, а сам бы на небо еврей не полез. И неба, и Бога боится еврей: немного деньжат для жены и детей, да в доме пора перекрасить фасад, да это, да то… Возвращайся назад! Тягаться с нездешними силами брось, ты вечность пройдешь ненароком насквозь, Ты сферы Господни протрешь, как штаны, и выйти рискуешь с другой стороны. А он все талдычит без лишних затей: Немного деньжат для жены и детей, да это, да то… * * * Я видел Вифлеемскую звезду, И не одну, и даже не однажды. Но не был я томим духовной жаждой, хоть и летал у звезд на поводу. Давно устали звезды от волхвов, поскольку страсть спасения и чуда рождает всех, и раньше всех – Иуду, и тьмы, и тьмы, и тьмы иных богов. Мессию ждут – он снова не придет, а коль придет – он сразу будет предан. Сюжет не нов, но нами не изведан. Изведаем, - и он произойдет. За легионом сгинет легион Спасителей, согласно их природе. Лишь истинный Мессия не приходит, Не дай Господь, у нас родится Он! Прочертит небосвод метеорит. Пустыня в забытьи, предгорья немы. Горит, горит звезда над Вифлеемом, И под звездою Вифлеем горит. * * * Всмотрись в оконный каменный проем, В решетчатый, сквозной провал пещерный, И ты увидишь: черный окоем Вращается, как безголосый жернов. И если треснет в этот миг окно, осколки вспыхнут отраженьем Бога, чего Тебе увидеть не дано. Ты только гость, ступай своей дорогой.