- Сундучок-то отвори,
ключиком круть-верть.
Что, Кощеюшко, внутри?
- Смерть.
Иудейское Лукоморье
Хатка на курьих ножках кряхтит, босая,
свет из щелей на траву-марафет бросая,
воет за дальней просекой волчья стая,
Баба-Яга перед зеркалом ищет вшей.
Месяц всхрапнул до рассвета в пустом колодце,
спят комары и лягушки в глухом болотце,
и в рассуждении: «Выпить, иль уколоться?»
в позе мыслителя сел под кустом Кащей.
Старый дурак - а ни проку в нем нет, ни толку,
скоро он зубы положит, поди, на полку,
смерть-то его в иголке – и сел на иголку,
мало того, что у бабы он под пятой.
Леший котяру увозит на катафалке,
волки в колеса вставляют за палкой палку,
рыщут в болоте безнравственные русалки,
к ведьме кикимора просится на постой.
Вольно ли дышится вам в этой душной сказке,
где ни завязки, ни вымысла, ни развязки?
Или живете вы, нечисть, не по указке?
или Жидовину молитесь вы вдогон?
Мне за вас больно и совестно, сучьи дети!
Мы с Александром Сергеичем смылись в нети,
и потому-то, во-первых, вторых и третьих
пьем третью ночь неочищенный самогон.
…………………………………………….
Тот нищенский надел, что я оставил Богу,
бесстрастно даровал он дочери моей.
И девочка ушла от отчего порога,
и суженым ей стал юродивый еврей.
Они в оврагах спят, прижавшись животами,
скрываются в горах, им не по нраву свет,
и травку сушат впрок, и курят под кустами,
и думают, дрожа, что их счастливей нет.
А Тот, кто даровал младенцам их планиды
вовек им не простит отцовскую вину.
По жертве Он, как зверь, не справит панихиду,
и только отрыгнет небесную слюну.
…………………………………………….
На слом наш дом приговорен, на слом,
в нем только муравьи да скорпионы.
Течет луна через проем оконный,
картавят что-то трубы о былом,
по крышу стены заросли травой,
мышь дремлет под забытою тетрадкой,
и если глянешь в зеркало украдкой,
увидишь, как рыдает домовой.
…………………………………………….
За дном океана,
за донцем стакана
внезапно защелкнутся зубья капкана,
захлопнется вдруг за спиною ловушка,
запнется считавшая годы кукушка.
Ты думал, что скатерть нашел самобранку,
а это наживка, а это приманка,
а это привада, а это притрава,
ты сам заглотил и крючок, и отраву.
Все в мире обманка, все в мире насадка -
хоть кисло тебе от прикормки, хоть сладко –
будь это жратва иль в постели девица,
иль в книге поэта вот эта страница.
Смешная мишень сумасшедшего тира,
беги от хозяев бесплатного сыра.
Ты им не чета, и тебе не чета я…
А книжку захлопни мою, не читая.
………………………………..
Ходят ангелы закона
в длинных кожаных пальто:
сапоги, значки, погоны -
десять, двадцать, тридцать, сто…
Я дрожу в пещерном страхе,
чую смерть стальным нутром,
и работаю на плахе
бессловесным топором.
…………………………………….
Едва ли за смертным порогом,
за гранью последнего дня
действительно встречусь я с Богом:
ужели ему до меня?!
А нынче сердито и скромно,
зовет Он к себе в кабинет,
и дверь открывает в приемной…
Жаль, веры в Спасителя нет.
…………………………………………….
Последние пропали потаскухи,
последний в мире умер человек,
из пыльной и пустой голодной кухни
последний таракан свершил побег.
Исчез людских сует последний признак
в последнем, гулком, темном городке,
развеял сам себя последний призрак,
последний стих сжимая в кулаке.
……………………………………………………….
Не подгоняй под замысел судьбу,
решенье – под начальную задачу:
все наши планы вылетят в трубу,
на деле все получится иначе.
Любой из нас с рождения таков:
мы слепы, нам невнятны перемены,
и только непредвиденность шагов
приоткрывают правду постепенно.
……………………………………………
Аэропорт. Мороз. Варшава.
Через неделю Рождество.
Дано сомнительное право
натешить водкой естество.
Все нереально: взлет, посадка…
Ужели я еще живу?
Ну, ущипни себя украдкой:
Живешь…
Хоть это наяву.
Дорога вывернет назад,
и вкривь пойдет, и прямо:
то голый дол,
то мертвый сад,
то рытвина,
то яма.
И что ни тропка –
колдовство:
развалены,
берлоги…
Уже ль дорога для того,
чтоб сбить меня с дороги?
…………………………………………………..
Сухостой, осины да болота.
Скорый поезд тащится на юг.
Сосен предзакатных позолота,
и колес невнятный перестук.
Промельком из елок и орешин
чья-то тень летит на полотно.
И в мое окно стучится леший.
- Заходи! Дам водки и утешу.
Эка жалость!
Заперто окно!
……………………………………….
Жаль, что умерли актеры,
прошлый снят репертуар,
у дверей пылятся шторы,
и не слышно бабских свар.
Старый зритель умер тоже,
но из гулкой темноты
рукоплещут ночью ложи,
хоть давным-давно пусты.
……………………………………………..
Поиск оказался заблужденьем,
заблужденье вновь толкнуло в путь,
и победа стала пораженьем,
и затмило откровенье суть.
………………………………………..
Хватит плакать, эка незадача!
Это был всего лишь сон, чудак.
Успокойся, в жизни все иначе,
горестней, истерней, но не так.
Испугает сон, но не отравит,
безобидны страхи сонных чар…
Может быть, из самой сладкой яви
завтра сам сбежишь в ночной кошмар.
……………
Ал. Майстровому
Тропа петляет в два конца,
один ведет в тупик.
Другой – в жилище мертвеца,
к обоим я привык.
В один конец, едва проснусь,
ступаю – глух и слеп,
а вечером опять вернусь
в почти уютный склеп.
Судьба – сквозной, нелепый шарж,
где средь могильных плит
фальшивый похоронный марш
бессмертие сулит.
февраль, 2010
………………………………………………..
Здесь мертвецам устраивают шмон,
а кто воскрес – доводят до кончины.
Тела отрешены здесь от имен,
и все событья лишены причины.
Здесь можно на бессонницу пенять,
отпугивать кошмары ниоткуда.
И если что-то можно здесь понять,
то это «что-то» равносильно чуду.
……………………………………….
Сердце, стучащее вспять,
наперекос, невпопад,
где перевернут опять
вещих часов звездопад.
В будущий, черный четверг
тысяча вздохов тому
каждый друг друга отверг
и не понять почему.
………………………………….
Здесь тени в каждом уголке
за онемевшим камнем каждым
на непонятном языке
молчат, видать, о чем-то важном.
Со всех сторон молчит гранит,
Молчит листва, молчит округа,
и всех людей одно роднит –
непонимание друг друга.
…………………………………………..
Я обжил этот пагубный угол,
беспросветный, болотный уют,
где бессонные сборища пугал
замогильные песни поют,
где у высохшей речки орешник
умирает под собственный бред,
и глумится ночной пересмешник,
над рассветом, которого нет.
………………………………………………
Незаметно время это,
проливается зазря.
Только черные рассветы.
только горечь января.
Только гнезда одичали…
Календарь еще в начале.
…………………………………………………
Она за столик ломберный садится,
колоду в кисти тонкие берет.
Мошенница? Колдунья?
Нет – царица!
Я снова попадаю в переплет.
Она изящно карты ногтем метит!
А я, дурак, рассудку вопреки,
плыву в давно расставленные сети,
играя с ней до смерти в поддавки.
……………………………………………………..
Я помню этот вкус:
дрожь, оторопь, азарт.
Семерка, тройка, туз,
полет крапленых карт,
надежды глупой крах,
слепой удачи след,
и миллион в руках,
а выигрыша нет.
………………………………..
Мудреца мудрец мудрее,
лоб от мыслей не болит.
Создавал еврей еврея –
получился прозелит.
Привела на крест дорога,
крест – не лучший пьедестал,
где еврей устал от Бога,
от еврея Бог устал.
…………………………………………..
Жаба с красными очами,
острый взор сторожевой.
Создавал Господь ночами
заскорузлый образ твой –
бородавчатый и кроткий,
ядовит и непригож.
Я давно в тебе, уродке,
чую ангельскую дрожь.
В нашем нищем огороде
встречу я с тобой рассвет.
Безпородное отродье,
неизбывный мой портрет!
Я запру тебя в колодце,
будешь плакать в нем всегда.
От невинных слез уродца
очищается вода.
………………………………………….
На месте былых владений,
увидишь погасший свет.
Здесь улицы привидений,
которых на свете нет.
Здесь раньше орлы парили,
ты их понимал без слов -
маршруты «Орлиных крыльев»,
где нет никаких орлов.
Здесь ветер из горной щели
сбивает стрекоз полёт.
Свирелевое ущелье,
которое не поет.
Не сбудутся предсказанья,
забудутся времена.
Здесь живы одни названья,
порожние имена.
………………………………..
Чуждая досталась мне планида,
я писал поэмы не свои.
Некому высказывать обиды,
предъявляя вексель на крови.
И хоть сам я не родил ни слога,
ибо дар не мой, а Божий дар,
слава Богу, заплатил я Богу –
видит Бог - безбожный гонорар.
Гершон Трестман: О еврейском мире по-русски...
